Гротеск - Страница 142

142

— Может, выйти замуж, стать домашней хозяйкой? Просто и необременительно.

— А что, есть за кого? — поинтересовалась я, чувствуя, что этот раунд остался за ней.

Опять она меня опередила! У нее и кавалер имеется. Не скажу, что я смотрела на мужчин как на ненужный материал. Но я не имела понятия, как подступиться к этой теме, как знакомиться. В фирме мужчины относились ко мне с уважением, но держались на расстоянии. Как я могла показать, что кто-то из них меня интересует?

А Ямамото за ее желание стать домашней хозяйкой я презирала. На мой вопрос она не ответила, только загадочно улыбнулась. Как бы свысока. Я не могла этого не почувствовать.

— Ну выйдешь замуж, обрастешь хозяйством… Это конец! Поражение! Ты должна бороться до конца.

— Может, и так. — Ямамото наклонила голову. — Только я больше не хочу бороться. Впрочем, с нами с самого начала играют в одни ворота. Мне кажется, фирма просто испытывает нас. Разве это не унизительно? Победа — это жить и быть счастливой. И жених мой так говорит.

Ямамото лучше меня была приспособлена к действительности, но тогда я так не считала. Вот будет большая удача, если она отступит и уйдет, думала я, но в то же время такая поспешная капитуляция вызывала у меня презрение.

То был единственный случай, когда Ямамото открыла передо мной душу. После этого она неизменно оставалась сдержанной, холодной отличницей, и не знаю, следовало ли принимать всерьез слова, сказанные ею в тот раз. Не исключено, что она говорила совсем не то, что думала, испытывала меня. Между нами шла ожесточенная борьба — за мужскую часть сотрудников, за ассистенток, за остальных членов «великолепной семерки». Мы были в «диком поле».

Узнав, что Ямамото сдала экзамен по английскому языку на первый уровень, я тут же начала готовиться к экзамену. Занималась как сумасшедшая и через год получила такое же свидетельство. Но кого было им удивить в нашей фирме, где многие владели английским? Я понимала: этого недостаточно — и стала вести на английском все записи. Или писала по-японски, но предложения строила по правилам английской грамматики. Это подействовало. Все смотрели на меня круглыми глазами. Я была очень довольна произведенным эффектом.

В другой раз мне пришла мысль написать в газету. Кругозора и знаний и у меня достаточно — и не только по экономике, но и по мировой политике. Язык и стиль — замечательные. Я послала в одну общенациональную газету заметку «Что делать Горбачеву». Ее напечатали в самом центре полосы колонки читателей. Когда вышла газета, я утром летела на работу как на крыльях. Думала, люди придут в восхищение: «Видели твою заметку. Ну ты даешь!» Однако все сидели, уткнувшись в работу и делая вид, что ничего не знают. Неужели и правда не видели газету? Трудно поверить.

В обеденный перерыв шеф взял ту самую газету с моей статьей. Жертвуя обедом, я совершала маневры вокруг его стола в надежде, что он отметит мое творчество и скажет что-нибудь. Наконец он поднял голову и посмотрел на меня.

— Это вы написали, Сато-сан? — Шеф постучал пальцем по газете.

Я выпятила грудь:

— Да, я.

— Хм! Светлая у вас голова.

И все. До сих пор помню свое разочарование. Что-то здесь не так, подумала я. Могла быть только одна причина, которая оправдывала меня в собственных глазах. Зависть. Они мне завидовали, потому что я выделилась из общей массы.

Я проработала в фирме уже два года. Однажды я сидела за столом и сочиняла на английском очередной отчет, как рядом выросла чья-то тень.

— Здорово у вас получается. Учились за границей?

Это был директор общего департамента. Время от времени он заходил в наш отдел посмотреть, как дела. Звали его Кабано. Он заглянул в разложенные передо мной листки. Похоже, его заинтересовало, что я там пишу. Ему было сорок три года. Добродушный дядька, окончил какой-то второсортный университет, за что его слегка презирали. Поэтому я не посчитала нужным отвечать. Кабано взглянул на меня — я ощущала себя в офисе чужой — и сочувственно улыбнулся:

— Я очень хорошо знал вашего отца, Сато-сан. Когда я сюда пришел, он работал в финансовом отделе. Много мне помогал.

Я подняла голову. Почти все, от кого мне доводилось слышать об отце, держались в фирме особняком, как бы на отшибе. Кабано тоже был из их числа. Мне послышалось пренебрежение в его тоне, стало обидно за отца.

— Вот как?

— Жаль, конечно, — ваш отец ушел так рано. Зато как бы он был счастлив и горд, что у него такая замечательная дочь!

Я молчала, опустив голову. Кабано, удивленный тем, что я никак не реагирую, быстро ретировался. Когда вечером я собиралась домой, ко мне подошел тот самый тип, который на междусобойчике рассуждал про мои связи. Он пришел в компанию за пять лет до меня.

— Это, конечно, не мое дело, но я хотел тебе кое-что сказать, — оглядываясь по сторонам, полушепотом проговорил он.

— Что такое? — Мне хотелось его пристукнуть. Я никак не могла простить ему, что он наплел тогда в кабаке.

— Даже не знаю… Хочу посоветовать как старший товарищ. Ты неправильно себя вела. С Кабано, я имею в виду. Грубо.

— Интересно! А вы-то сами как себя ведете? Вещаете перед всеми, что у меня какой-то блат есть. Это, по-вашему, не грубо?

«Старший товарищ» скривился — видно, не ожидал такого отпора.

— Ну извини, если обидел. Я тогда выпил лишнего. Нечаянно вышло. Вообще-то я хотел всех предупредить, чтобы к тебе относились как надо. Как к члену большой семьи — корпорации G. И Кабано-сан к тебе за тем же подошел, а ты ему нахамила. В семье все должны друг друга поддерживать. И нечего дуться на то, чего не было.

142