Гротеск - Страница 39

Только я вышла из их дома на темную улицу, сзади кто-то схватил меня за плечо. Опять он.

— Ты сказала неправду. Ни в каком швейцарском банке твой отец не работает. Ты солгала мне?

Свет уличного фонаря тускло мерцал в его глазках. Видно, ему Кадзуэ сказала. Я застыла перед ним, не в состоянии вымолвить и слова. В глубине души я жалела, что из любопытства вообще пришла к ним. Стояла и думала: какая же я дура, что решила испытать на себе его влияние.

— Лгать нехорошо. Я за всю жизнь ни разу не сказал неправду. Ложь — враг общества. Ты поняла? Не приближайся больше к Кадзуэ, если не хочешь, чтобы я сообщил в школу.

— Я все поняла.

Бьюсь об заклад, что он буравил взглядом мою спину, пока я не повернула за угол. Четыре года спустя отца Кадзуэ хватил удар, и он перенесся в мир иной. Так что наша случайная встреча оказалась первой и последней. После его смерти судьба перестала улыбаться их семье. Я стала свидетельницей хрупкого семейного счастья, до того как оно начало рушиться. И я до сих пор чувствую взгляд отца Кадзуэ, засевший во мне, как пуля. В душе остался незаживающий шрам. Его нанесло мне то самое общество, которое олицетворял этот человек.

Через неделю снова позвонил отец. Он сообщил, что мать похоронили в Берне и все прошло нормально.

Что касается Юрико, она ушла в подполье — ни слуху ни духу. Я уж было обрадовалась: не иначе как ее план вернуться в Японию сорвался, но как-то вечером, когда стояла жара, будто уже наступили летние каникулы, раздался звонок, которого я меньше всего ожидала услышать. Масами, жена Джонсона. Последний раз мы виделись три года назад, когда ездили в нашу горную хижину.

— Здравствуй, деточка! Это я-а-а… Масами Джонсон! Давненько я тебя не слышала!

У нее была манера растягивать слова и произносить «с» на иностранный манер, пришепетывая. От одного ее голоса у меня по рукам побежали мурашки.

— Да, действительно.

— Я и не знала, что ты здесь одна! Что же ты не сказала? Я бы тебе с удовольствием помогла. Нельзя же так отдаляться! Какой ужас с вашей мамой! Мистер Джонсон тоже очень переживает. Мы вам так сочувствуем!

— Ага! Спасибо, — с трудом выдавила из себя я.

— Я звоню по поводу Юрико. Ты слышишь? — Она резко перешла к делу.

— А что такое?

— Юрико будет жить у нас. Пока учится в школе. У нас есть свободная комната, и мы ее любим. С тех пор, когда она была еще совсем детка. Надо будет устроить ее здесь в школу. Она хочет в твою. Я навела справки в школе Q. насчет того, какие у них требования для тех детей, кто возвращается из-за границы, — и они согласились ее принять. Можешь порадоваться за сестру. Здорово, правда? Будете учиться вместе! Мистер Джонсон тоже обрадовался. Школа очень хорошая, и недалеко от нашего дома.

Какого черта! Я потратила столько сил, чтобы избавиться от Юрико, и теперь она опять лезет в мою жизнь, как чума!

У меня вырвался стон отчаяния. Ведь она тупая как пробка, но благодаря ее красоте к ней всегда особое отношение. Везде, и в школе Q. — тоже.

— А где она сейчас?

— Здесь, у нас. Подожди, сейчас я ей передам.

— Алло! Сестренка? — тут же послышался голос Юрико. Он звучал беззаботно, совсем не так, как через несколько часов после самоубийства матери. Видно, Джонсоны ублажали ее как могли, и она купалась в роскоши в их шикарном коттедже в Минато.

— Ты переходишь в нашу школу?

— Ага! С сентября. Вместе будем учиться.

— Когда ты приехала?

— Хмм… Неделю назад. А отец жениться собрался, — сообщила она как бы между прочим, без гнева, раздражения или какого-то иного чувства, как бы давая понять: главное — чтобы мне было хорошо. — Как там дед?

Не выпуская трубку из рук, я обернулась. Дед возился со своим бонсаем, не замечая ничего вокруг. Он уже пришел в себя после смерти матери.

— С ним все в порядке.

— Мм… — без всякого интереса промычала в ответ Юрико. — Слава богу, что я не поехала к вам. Лучше буду здесь стараться.

Стараться она будет! Как же, как же! Мне стало тошно от этого разговора, и я бросила трубку.

6

Все, что я вам рассказала, произошло на самом деле. Я сама этому свидетельница. В моей памяти живут и Юрико, и Кадзуэ, и ее отец. Конечно, это взгляд только с одной стороны, но что поделать? Других рассказчиков нет в живых, осталась я одна — жива-здорова, работаю в муниципальном управлении. У деда, как я говорила, болезнь Альцгеймера, он бродит где-то в своей Шангрила без времени и пространства и не помнит, как сходил с ума по бонсаю. Любимые дубы и сосны он частью продал, остальные засохли и оказались в мусорном ящике.

Заведя речь о бонсае, я вспомнила одну вещь, о которой забыла упомянуть, когда рассказывала о семье Кадзуэ. Как я говорила, в тот день, когда умерла мать, я пошла в гости к Кадзуэ, а ее отец меня выставил. Я им задолжала 10 800 иен за телефон.

С собой у меня таких денег не было, и я пообещала вернуть их на следующий день. Но с этим вышла незадача. На карманные расходы мне полагалось три тысячи иен. Из этой мелочи почти все уходило на тетрадки и книги. Отец платил за мое обучение и еще каждый месяц присылал по сорок тысяч, которые я целиком отдавала деду — у нас же с ним общее хозяйство. Хотя дед, конечно, разбазаривал мои деньги — покупал бонсай и всякую ерунду для ухода за ним. Как бы там ни было, я и подумать не могла, что международные звонки стоят так дорого, и по дороге домой ломала голову, как бы расплатиться.

Когда отцу было надо, он сам звонил из Швейцарии, но случалось это не часто, и вообще мы с дедом телефоном пользовались мало. Попросить отца прислать денег? Сразу они не придут, только через несколько дней. Оставалось только занять у деда. Но когда я пришла домой, он спал, храпел на всю квартиру. Видно, поднялось давление, и лег. В квартире была соседка-страховщица. Услышав мой рассказ, она стала меня укорять: